Первая сцена первой главы.

Кисть, едва задев холст, застыла под звук короткого «хм».Ева смотрела на холст неподвижно.

— Да она уже идеальная! — возмущался Глеб, тоже не отрывая взгляда от картины. — Вот эта тень — это же гениально. Она размыта — не видно, кто это, но сразу понятно: он сейчас схватит её и сделает с ней такое…

Глеб бесшумно подошёл и обвил её талию, но она будто не заметила — всё так же всматривалась в холст.

— Я прям чувствую, как эта тень… — закрыв глаза, Глеб вдохнул полной грудью, распознавая по ноткам запах её волос. — Это точно мужчина… и у него уже очень твердые планы на эту девушку.

На лице Евы сладостно растянулась улыбка. Она закрыла глаза, опустив затылок ему на плечо.

— Ммм… Видимо, картина и вправду гениальна, раз я уже чувствую эти твердые планы, — прошептала Ева и, не открывая глаз, отложила палитру и кисть на стол рядом с мольбертом.

Руки Глеба скрылись под белой, измазанной масляными красками футболкой Евы. Она подчинилась прикосновению и, плавно заведя руки за голову, повторила позу героини со своего холста.

— Глеб, — прошептала Ева, крепко взяв его за волосы.

— Ева, — срываясь на дыхание, прошептал он, медленно опуская правую руку ей в шорты.

— Ммм…

Тело отозвалось мурашками от прикосновений его медленно двигающихся по ней рук. Он то едва касался, то жадно сжимал, целуя её шею. Ева поднималась на носочки — и тут же опускалась.— Твоя картина так же прекрасна, как и ты… — тихо, почти неразличимо произнес он.

Его слова разливались по холсту её тела, как скипидар, растворяя краски, скрывавшие страсть. Она повернула голову, и их губы почти соприкоснулись. Её прерывистое дыхание поглощало пространство и время вокруг, оставляя лишь их двоих — наедине с желаниями.

Ни звуки проезжающих машин, ни запах летнего дождя не могли пробиться в их сознание.

Глеб мягко, но настойчиво надавил на её спину, заставив наклониться и упереться в стол.

Он вошёл в неё — медленно, как в пространство, где рождаются образы.

Время на часах словно замедлилось, а секундная стрелка стремилась синхронизироваться с дыханием.

— Пиши, Ева… — произнёс Глеб негромко, вжимаясь в неё. — Возьми кисть и пиши.

— Ну, Глееееба… — протянула она, приоткрыв глаза и, в такт его движениям, нащупала кисть.

Кисть, как маятник, приближалась к холсту и отдалялась. Ева не могла собраться с мыслями и выбрать места на картине, и чем дольше она высматривала, тем труднее это становилось.

Громкий стон и одновременный мазок — на той самой тени, в нижнем углу холста, где размытое очертание стало вдруг чуть более ясным.

Их стоны вырывались в открытое окно, смешивались с каплями дождя и исчезали где-то среди листвы.

Девушка с картины Евы в очередной раз наблюдала за историей любви, которую они писали перед ней.

Каждое полотно в комнате впитывало частичку аромата страсти и вибраций пылкой близости.