Глеб, тяжело дыша, лёг на пол, раскинув руки. Ева устроилась рядом, положив голову ему на грудь.

— Надеюсь, мы ещё не надоели соседям своими стонами, — улыбнулся он, глядя на открытое окно.

— А что, разве было громко? — спросила Ева, лениво рисуя пальцами круги у него на груди.

— Блин, это надо записать! Картина возбудила… нет, взорвала…

Вот: картина заполонила их взгляд обволакивающей… нет — всепоглощающей страстью…

Он приподнял голову, поцеловал её в затылок и добавил:

— Ты не просто моя муза. Ты — моё всё…

— А я могу теперь быть соавтором твоей картины? Это ведь я тебя подталкивал, — он показал пальцами кавычки на слове подталкивал, — сделать тот великолепный, ну просто превосходный штрих.

— Ну, я, конечно, люблю твои подталкивания, — Ева повторила его жест, — но автор — тот, кто ведёт кисть.

Они лежали, наслаждаясь прикосновениями тел и лёгким юмором друг друга.

— А ты не думал, что судьба нас испытывает? — внезапно шепотом спросила Ева.

— Да у нас вся жизнь – какое-то бесконечное испытание.

— Я про то что, все плохо, а потом оказывается, нам это было нужно. 

Глеб вдохнул полной грудью и медленно выдыхал сложив губы в трубочку.

— Ну правда, — продолжала Ева, — я встретила тебя в приюте… Научилась рисовать потому что не было никаких развлечений.

— Не хочу вспоминать про то время.

Ева посмотрела на холст.

— А мне вот… всё равно что-то не нравится в этой тени, — прошептала она.

— Это ты так снова напрашиваешься? Я же сказал — она идеальна. Особенно с нашим штрихом, — прошептал Глеб.

— Идеальна? Ну конечно, у неё же грудь больше, — усмехнулась Ева, указывая на картину.

— Ладно, пойду перенесу нашу страсть на бумагу, — сказал Глеб, аккуратно приподнимая её голову со своей груди.

Дождь прекратился, в окно подул тёплый ветер. Глеб устроился в кресле с ноутбуком, украдкой наблюдая за Евой, завернутой в полотенце.

В только что открытом документе — пять предложений, точно описывающих их акт любви у картины, штрих нанесенный кистью во время страсти и открытое окно.

— А что ты чувствуешь? — спросил он, не поднимая взгляда.

— В смысле?

— Ну, когда я подхожу к тебе сзади… обнимаю… ласкаю?

— О… так сразу не скажу. Я же не писатель, — Ева улыбнулась и закрыла глаза.

Несколько мгновений она молчала, будто собирая ощущения в слова:

— Это как… рисовать танго. В зале с камином.

Там, где на стены падают яркие, красные лучи огня.

Если закрыть глаза — я чувствую твои руки. Их танец.

— А говоришь не писатель, — Глеб усмехнулся и застучал по клавишам.

Не поднимая взгляда, добавил:

— Ты просто талант.

Ева подошла к мольберту, наклонилась, прищурилась и посмотрела в глаза нарисованной девушке, словно пытаясь разглядеть в них что-то невидимое.

— Назову её Беатрис, — сказала она, повернувшись к Глебу. 

— А что не Беачетырес? — довольно усмехнулся Глеб.

Ева бросила на него укоризненный взгляд, пряча улыбку. Глеб поднял руки вверх, признавая неуместность шутки.

Остаток дня прошёл в привычной рутине. Ева так и не притронулась к кисти, хотя несколько раз подходила к мольберту — каждый раз находя повод отвлечься. А Глеб перечитывал положительные отзывы на свои книги, тщательно избегая негативных.